«Как ты могла выйти за него?» История первой любви писателя Рубена Гальего
Для начала любовной истории Новочеркасский дом-интернат для инвалидов и престарелых — место, казалось бы, самое неподходящее. Тем не менее эта история началась там.
И развивалась вопреки жизненным правилам и ожиданиям её героев. Он, прикованный к коляске, тогда почти похороненный заживо в стенах этого дома скорби, — теперь известный писатель, лауреат Букеровской премии Рубен Гонзалес-Гальего — путешествует по всем миру, недавно обосновался недалеко от Иерусалима. А она, тоже писатель, так и живёт в городе, где всё началось, — в Новочеркасске. И носит его звучную фамилию.
Писатель и журналист Екатерина Гонзалес-Гальего рассказала «АиФ» эту историю о первой любви.
Богадельня
— Первое, что я увидела, — забор. Высокий, каменный. И КПП. Новочеркасский дом-интернат для инвалидов и престарелых, куда я пришла писать репортаж. Нормальному человеку там делать нечего.
Слишком тяжело для зрения, осязания и слуха. Запахи. Знаете, как пахнут карболка, больница, несчастье, старость? А звуки? Шорохи, скрип инвалидных колясок, неразборчивая речь паралитиков. Это потом я освоилась, перестала замечать. А тогда, в 1989 г., даже мне, привычной, выросшей в семье, где любимый отец — без обеих ног, стало страшно.
Маленькая комнатка. Два человека. Колясочники. Миша — мышечная дистрофия, последняя стадия. Это когда двигаются только два пальца на правой руке. Двигаются, правда, сильно сказано. Чашку Миша поднять не может.
А это кто такой? Худой, страшно худой (вспоминаются виденные когда-то кадры кинохроники концлагерей) мальчик без рубашки. Он явно недоволен. Я вторглась на его территорию и глазею. Я действительно глазею, иначе и не скажешь. Он ловит краткий момент, когда его тело не дёргается, кое-как садится и требует помочь ему надеть рубашку. Ничего себе номер! Но я понимаю, что это проверка.
Он хочет знать, стоит ли со мной заговаривать. С рубашкой справляемся, причём больше он, чем я. Потом я решаюсь напоить обитателей комнаты чаем. Подношу к чужим губам кружку, а руки дрожат. Ребята не смущаются. Они чувствуют себя уверенно. Особенно этот, со странной в наших местах испанской фамилией — Гонзалес- Гальего.
Таково начало моего знакомства, а вернее, моей жизни с Рубеном.
Откуда двадцатилетний юноша в инвалидной коляске, запертый в богадельне, мог всё это знать? А английский? Он свободно говорил на нём, да ещё и с оксфордским акцентом!
Несоответствие. Оно поражало. Пугало. Вызывало протест. Такой человек не должен, не может жить в интернате!
Что такое интернат — а попросту богадельня, Рубен написал сам в своей книге «Белым по чёрному» (именно такое название было первоначально, но его изменили на «Белое на чёрном»). Там всё правда. Всё, но не вся. Многое, слишком многое осталось за бортом. Почему? Потому что нужно было выжить. Тяжело это — вспоминать такое. Но ему удалось. Рубен смог донести до читателя не только боль, но и счастье, радость жизни. Такой жизни.
Перебраться через забор
«Как ты, красивая, молодая, со шлейфом поклонников за спиной, могла выйти за. искорёженное тело, вихрастую голову, умные злые глаза? Что это было?» — спрашивают меня. Это просто была любовь.
Пожениться нам не дали, в ЗАГСе требовали разрешение директора интерната. Я не привыкла к унижению. Студентка исторического факультета РГУ, участница Всесоюзного совещания молодых писателей и поэтов, я была горда и непримирима. В дом-интернат приехал прокурор города и сказал, что никто не может запретить гражданам СССР вступать в брак. «Пожалуйста, пусть расписываются, но не здесь», — ответил директор дома-интерната. Рубен покинул интернат через забор, за ним последовала и его инвалидная коляска. Как? Уметь надо!
Мы жили у его бывшей учительницы Франчески Константиновны в подвале. Мои родители пришли в ужас от моего поступка. «Мама, — кричала я, — ты же сама вышла замуж за инвалида!» «Да, — отвечала мама, — но наш папа рядом с твоим Рубеном просто Шварценеггер». Папа, кандидат исторических наук, преподаватель вуза, молчал. Он умел молчать выразительно.
Я не одумалась ни через месяц, ни через полгода. Мы поженились и переехали ко мне домой. Папа, только что возглавивший Ростовскую областную организацию Всероссийского общества инвалидов, предложил Рубену работу. Жизнь продолжалась.
1 апреля 1994 г. родилась наша дочь — первоапрельская шутка весёлых и счастливых родителей — Надежда. Мы жили. Надеялись.
Мы познакомились с представителями Всемирного института по проблемам инвалидности, они пригласили нас в США на стажировку.
Мой отец, только что сам приехавший из зарубежной командировки, сказал: «Поезжайте, посмотрите, как люди живут, учатся, свободно передвигаются по городу. Это сказка».
Америка — большая и благополучная деревня. Чем-то похожа на Россию, такая же общинная, несмотря на культ денег и индивидуализма. Но в Америке инвалиды легко могут передвигаться по улицам, закончить университет, получить престижную работу. Стажировка продолжалась 30 дней. Месяц на электрической коляске, месяц свободы, самостоятельности. А потом мы вернулись в Россию. В «Шереметьеве» я спускалась по родным бесконечным российским ступенькам с Рубеном на руках. Америка нас изменила. Почти до сумасшествия.
«Мы предали друг друга»
Ни я, ни Рубен, мы оба не любим говорить о том, почему развелись. Мы предали друг друга. Но тогда ещё никто не думал о предательстве. Мы любили друг друга. Но тогда уже никто не думал о любви.
Рубен женился снова. Потом вышла замуж я. Иногда по ночам он звонил мне, я — ему. То, что было нашим, общим все эти годы, просто не могло исчезнуть. Мы остались близкими людьми. Но к нашим отношениям примешалось горькое чувство не то ошибки, не то недосказанности.
Потом Рубен развёлся во второй раз, и от этого брака осталась дочь. Женился в третий, и родилась ещё одна дочь. Вы спросите — так бывает? Бывает и так. Главное, чтобы человек ощущал себя героем и от ощущения переходил к действиям.
Мать Рубена умерла несколько лет назад. Рубен теперь живёт в Израиле — там медицина лучше. Поддерживать здоровье парализованному инвалиду очень сложно, тем более после несчастья, случившегося с ним в Вашингтоне несколько лет назад, — вместе со 100-килограммовой коляской он упал на рельсы метро. Чудом выжил.
Рубен всегда говорил: «Мне не повезло в жизни только один раз — я родился. А всё остальное время мне тотально везло».
Рина Гонсалес Гальего — об авторе
Информация
Пока нет данных.
Биография
Рина Гонсалес Гальего — жена известного писателя Рубена Гонсалес Гальего, лауреата Букеровской премии.
Живет в Израиле.
Вот ее страничка в Фэйсбуке.
Библиография
Субботняя свеча в Ираке, или Операция «Микки Маус» «Субботняя свеча в Ираке, или Операция «Микки Маус» — 2018, Лимбус Пресс.
Книги
Премии
Рецензии
Кружок литературного бреда
25 февраля 2019 г. 10:34
5 Что такое война?
Что такое война, я думаю, объяснять не надо. И принципиально не хочу говорить о политике. Выполнять чужие распоряжения не так легко, как кажется. Ты связан приказон лишь тем, что его выполняешь, а судят тебя — будто это твое решение. Это не справедливо. Солдат просто не может не выполнить приказ. Иногда люди об этом забывают.
Люди по всей земле одинаковы. Война — ужасная вещь. Очень страшная. И если бы те, кто посылает людей на война, пошли воевать сами, войн на Земле значительно поубавилось. Или их не было бы вовсе.
Горькая книга, горькие события. События не со стороны СМИ, а со стороны тех, кто был там в ту минуту, когда рядом взрывались снаряды. Множество историй, слез, недошедших посылок, надежд и страданий. О войне всегда сложно говорить, тем более, вспоминать.
3 июня 2019 г. 16:48
4 Об этом надо писать
Рина Гонсалес Гальего Да-да, жена известного писателя с особенностями — Рубена Гонсалес Гальего. ▪ Она была на войне. Была там в качестве адвоката, в самом пекле, почти у самых боевых действий. Она видела все это своими глазами. Всю боль, все свое отношение к таких сильным и иногда невероятно слабым людям, Рина выписала в рассказах. Это мини-очерки-зарисовки про обычных людей. ▪ Меня очень тронуло несколько историй: — про письма влюбленных, от длинных и горячих и короткой записке: жди, еду домой, любимая. И следующее — официальное посмертное оповещение с благодарностью за службу. Вот только куда, эту благодарность, засунешь? ▪ — про многодетную семью местных жителей, которые приняли решение отдать свою младшую дочь на усыновление. Они никогда ее не увидят, но она будет жить в Америке.…
Рубен Гальего — Разговор с выжившим
В Израиле, в городе Ашкелон, живет писатель Рубен Давид Гонсалес Гальего, лауреат «Русского Букера». Живет с женой, Риной Гонсалес Гальего, и дочерью – десятилетней Софией, у которой диагностирован аутизм. У самого Гальего детский церебральный паралич – он может шевелить двумя пальцами, а также немного поворачивать голову – сохранились остаточные движения мышц плеч и шеи. Гальего написал три романа. Первый из них, «Белое на черном», был переведен на десятки языков, получил множество литературных наград и принес Гальего мировую известность. Книга была переведена и на иврит, однако в Израиле писателя знают мало.
В первом романе, как и во второй книге «Я сижу на берегу», описывается жизнь Рубена в советских детских домах для инвалидов. По словам самого писателя, в книгу вошло примерно шесть процентов от того, что можно было описать. Гальего объясняет, что писал только о ситуациях, в которых человек побеждает, и уже гораздо позже прочел у Виктора Франкла, что человек способен вынести лишь шесть процентов описания ужасов концлагеря – иначе просто прекращает воспринимать информацию.
«Я пишу о том, о чем не рассказывали после войны своим внукам. Те, кто выжили в концлагерях, – молчали», – говорит Рубен Гальего.
Шести процентов достаточно, чтобы понять, почему сирота-инвалид, по словам Гальего, «обречен быть героем или сдохнуть».
«Раньше думали, что дельфины такие прекрасные, что толкают человека к берегу, чтобы спасти. А потом выяснилось, что у дельфинов просто инстинкт – поддерживать на плаву любое теплокровное. И о том, что дельфины выталкивают тонущих на берег, мы знаем со слов тех, кто оказался с их помощью на берегу. Ты сейчас видишь перед собой живого 50-летнего человека с ДЦП. И можешь восхищенно перечислять мои награды и описывать, чего можно достичь с этой болезнью. Но тебе просто достался в собеседники выживший. Тот, кого дельфины вынесли на берег, а не в открытое море», – объясняет писатель.
«Секрет» своего выживания Гальего описывает так: «Я с раннего детства знал, что должен развивать в себе эмпатию, чтобы что-то получить. Я должен почувствовать человека, чтобы знать, даст ли он мне стакан воды или ложку, если я попрошу. А без воды и ложки не выжить. Я должен знать, как ты себя сейчас чувствуешь, устала ты или не устала, умная ты или глупая. И тогда я буду знать, на что я могу рассчитывать. Вот если ты мне сейчас дашь стакан воды, я выпью сразу полстакана. Потому что ты уйдешь, и доступа у меня к этому стакану не будет. А если я сейчас буду пить вино, я тоже сразу выпью полстакана залпом – не потому что я алкоголик, а потому что в детстве так привык пить воду. 50-летний дядька с детдомовскими привычками…»
Сюрреалистическая биография Гальего не раз описывалась им самим. Родители будущего писателя были студентами МГУ. Отец родом из Венесуэлы. Мать – Аурора Гальего, дочь Игнасио Гальего, генерального секретаря Коммунистической партии народов Испании. Когда Гальего было полтора года, его матери сообщили, что ребенок умер. С тех пор мальчик скитался по детским домам, а позже попал в «блатной» дом престарелых в Новочеркасске. Именно там в основном происходит действие романа «Я сижу на берегу» – второго романа писателя, за который он недавно получил в Монако премию «Золотая пешка» за лучшее литературное произведение о шахматах. Такую же пешку, но в другой категории, получил Гарри Каспаров. Тяжелая статуэтка стоит у писателя на полке, ему трудно больше нескольких секунд удержать ее в руках.
«Лучший роман о шахматах» описывает жизнь и смерть близкого друга Рубена – Миши. Некоторым читателям может показаться, что Миша – это то ли собирательный образ, то ли альтер-эго самого писателя. Но Гальего подчеркивает, что Миша, со скидкой на литературную обработку, был вполне реальным человеком. У Миши была миопатия. У Никиты Сафонова, переводчика из Ашкелона, которому Гальего заказал перевод романа, тот же диагноз.
Гальего жил в доме престарелых в Новочеркасске, пока не наступила «перестройка» и не появились волонтеры. Одна из них стала женой Рубена, таким образом будущий писатель оказался «на свободе», у них родилась дочь. Позже они развелись, Гальего женился второй раз, во втором браке у него тоже родилась дочь. О двух своих первых семьях писатель рассказывать не любит, говорит только: «Какой из меня мог быть муж сразу после детдома?» Гальего смеется, что для него «лихие 90-е» были отличным временем: «Вокруг все играли по правилам тюрьмы, все было по понятиям, все как в детдоме».
«На свободе» Рубен решил разыскать свою семью и стал писать письма в Испанию, его нашел некий режиссер, предложивший снять документальный фильм о поисках матери Гальего. По словам писателя, фильм больше напоминал реалити-шоу о том, как сын ищет маму, поскольку авторы фильма давно нашли Аурору Гальего, но скрыли это от Рубена.
«Перед встречей с матерью мне сказали, что в кафе сейчас войдет женщина и ударит меня топором. Или выльет мне кислоту в лицо. Но ты, говорят, не бойся, мы тебя защитим. Заходит женщина, садится. Я смотрю – образование высшее, языки знает, учительница или профессор. Я говорю ей по-русски: «Тебя снимают скрытой камерой». Она, конечно, устроила съемочной группе скандал, объяснила им все про журналистскую этику и так далее. А я, конечно, понял, что никуда не уеду».
Аурора Гальего в то время жила в Праге и работала журналистом на «Радио Свобода». Историю своей жизни в Европе Рубен Гальего позже описал в начале своего третьего романа «Вечный гость». Живя с матерью, Гальего собрал в свой первый роман «Белое на черном» записи, описывающие его жизнь в советских детдомах. Но книга не только про это.
«Я думал, что все люди, которые будут меня читать, читали когда-то те же книги, что и я. И когда они прочтут эту книгу, они подумают: «Я такой же, как Рубен». Так оно и вышло. Я получал множество писем и беседовал в разных странах с разными людьми. И многие говорят, что я описал именно их детство. Ты видишь ходячего, здорового, прилично выглядящего человека, и не знаешь, что у него в голове. А у него в голове может быть травма хуже моей. Но мне легче, потому что всем видно, что я в колясочке, а он идет себе с портфельчиком, и мы не знаем, в какой трагедии он живет… Я был абсолютно уверен, что мои читатели такие же, как я. Я, конечно, не знаю, на каком газоне ты выросла, но это описание обычной жизни».
В Праге Рубен решил сделать себе электрическую коляску по своему проекту.
«Каждый человек, в зависимости от степени интеллекта, может придумать себе коляску. Поскольку я не могу сам сидеть, мне нужна коляска, которая даст мне возможность переносить себя в горизонтальное положение. Коляска-экзоскелет. Стандартное положение спины в коляске – 60 градусов, а мне нужно было 180. Это технически очень трудно сделать. Я нашел мастера-чеха, который жил в Мюнхене, где вместе с немцем-инвалидом они открыли мастерскую для производства альтернативных колясок. Этот мастер со мной сначала долго торговался –говорил, что больше 165 градусов не сделает, потом согласился на 167. А потом все-таки сделал 180. И все мои последующие коляски были уже копиями той, первой. Так что я сам себе Буратино – какую коляску спроектировал, в такой и живу».
Сидеть Гальего самостоятельно не может, но сидеть ему необходимо, поэтому, как он рассказывает, он запускал на компьютере игрушку и играл в нее часа по четыре подряд – чтобы привыкнуть к сидячему положению, которое позволит ему быть более «социально приемлемым».
Признание в стремлении к социальной приемлемости редко можно услышать от писателя, но для Гальего это средство выживания.
«Если ты социально неприемлем – ты попадешь в изоляцию, и тебе не дадут воды. Конечно, тебе ее будут подносить по часам, но и памперс тебе будут менять по часам. А не попадешь в изоляцию – сохранишь возможность контролировать свой мочевой пузырь и ходить в туалет, когда тебе надо. Иначе – пролежни. А пролежни – смерть. Большинство инвалидов, даже в богатых странах, умирают именно от пролежней».
Про себя Гальего говорит, что он в полуизоляции. Писатель женат в третий раз. Рина Гонсалес Гальего – гражданка США, юрист, проходившая военную службу в Ираке, выучилась в Израиле на сварщика. В настоящее время по этой специальности не работает.
«Меня часто спрашивают – как это я такой в коляске, а у меня третья жена. Но я уже говорил, что у меня уровень эмпатии просто выше. А кто не хочет мужа, который тебя понимает? Это ведь уже полдела. Что лучше – ручки и ножки, или чтобы понимал? Я тогда жил с мамой и сестрой в Германии, жениться я, конечно, ни на ком не хотел – понимал, что никуда не гожусь и просто испорчу женщине жизнь. А мне начала писать девчонка из Америки. И оказалось, что у нее в планах Афганистан. А я подумал, что я всяко не хуже Афганистана, со мной еще можно в живых остаться. Она пять раз летала ко мне в Германию, а потом, как нормальная американка, сказала: «Билеты дорогие, давай лучше женись»».
Рубен женился на Рине и уехал в США, у них родилась дочь София, у девочки был диагностирован аутизм. Рина и Рубен объясняют свое решение репатриироваться по-разному.
«Если человек беспомощный, пусть лучше ее опекает ее народ. Я помню, что стало с еврейскими инвалидами в Европе 30-х. Евреи-инвалиды уязвимы вдвойне. Пусть она будет уязвима хоть в чем-то одном», – говорит Рина.
«Израиль – единственная страна в мире, где умеют так хорошо работать с аутистами. А у меня жена еврейка – где я должен еще жить? Я не могу смотреть, как ребенок целыми днями молча смотрит в стену и раскачивается. Я прочел, что именно в Ашкелоне есть знаменитая школа «Мааян Сара», где работают с аутистами», – говорит Рубен.
В «Мааян Сара», как рассказывают супруги Гонсалес Гальего, зачли два года образования в американской школе за три месяца здесь, и «еще переоценили американских педагогов».
«Тишина в доме, где растет маленький ребенок – это самое ужасное, что я в жизни пережила», – это слова Рины.
Рубен: «А здесь София сказала мне, наконец: «Шалом, аба» («Здравствуй, папа»)».
Позже оказалось, что переезд в Израиль помог не только Софии. В ашкелонской больнице «Барзилай» писателю сделали сложнейшую операцию, которая, по словам Гальего, кардинально изменила качество его жизни.
Вы живете в Ашкелоне, под постоянными обстрелами. Как вы с этим справляетесь?
У меня есть защищенная комната. А в остальном я здесь в большей безопасности, чем на улицах любого другого города. Да, у нас не очень дружественные соседи, но когда ребенок сидит, смотрит в стену и ничего не говорит – страшнее этого ничего быть не может.
В Европе и в США вы известный человек. Как выглядит ваша профессиональная жизнь здесь?
Я писатель, и моя профессия – беседовать с людьми. И как писатель я в Израиле никому не нужен и отрезан от здешней писательской среды. Но и здесь раз в несколько месяцев я читаю лекции в школах или где-то еще.
К тому же, поездив по разным странам, я стал экспертом во многих вопросах, и ко мне часто обращаются за консультациями. Например, я знаю все типы существующих на земле автобусов – и с пандусами, и с платформами. Например, если пандус гибкий, я могу съехать с него на большой скорости, вылететь из коляски и упасть затылком на асфальт. Так со мной в Мадриде было. В США я перевернулся, когда меня понесла толпа, и долго пробыл в больнице. Это все житейские вещи – за свободу приходится платить. В Израиле нет автобусов с платформами, но здесь мне дали машину с платформой для коляски.
Вы в одном интервью сказали, что корень всего зла – в разделении и классификации. А разделение и классификация бывают необходимы?
Во-первых, все люди в принципе разные. Вот ты привыкла структурировать, потому что всю твою школьную жизнь у тебя были ручка и бумага. У меня тоже были ручка и бумага, но если бы я попробовал структурировать мысли с их помощью, это было бы глупо и неинтересно, я медленно пишу. Я натренировал себя делать это в голове. Но я же не осуждаю тебя за то, что тебе нужны записи.
Но и сегрегация бывает необходимой. В 18-ти километрах от меня живут соседи, которые хотят, чтобы я умер. А я хочу жить.
Вы о палестинцах?
Нет такого народа. Есть арабы. Как быстро сюда добралась политкорректность. Я говорю: «Какой красивый город построили евреи». А мне говорят: «Так нельзя говорить. Надо говорить – израильтяне». Знаете, у меня есть статья об эскимосах (реакция Рубена Гальего на принятие Закона о национальном характере государства, эта глава есть в книге «Вечный гость» – прим. редакции), которая доказывает, что эту страну вообще построили эскимосы.
Я против политкорректности. Меня не оскорбляет название «инвалид-колясочник». Заменить слово легче, чем изменить отношение. В Штатах, например, работать с аутистами не хотят, но зато слова меняют постоянно. Изменят слово и говорят, что провели работу. Что дешевле – найти новое слово или построить школу?
Мне кажется, всякий писатель против политкорректности. Писатели в некоторой степени ответственны за язык. Когда я был в первом классе, в моем первом детдоме, всех первоклашек собирали на уроки в одну комнату. У нас была учительница, которая еще носила пенсне, и она 1 сентября нам сказала: «Дети, ради того, чтобы вас обучать, я выучила эту новую большевистскую грамматику. Поэтому, пожалуйста, запомните на будущее первое правило русского языка. Язык нужно использовать в том виде, в каком вы его изучали в школе.
Если разделение и классификация – корень любого зла, разве политкорректность – не один из способов убрать барьеры?
Нет, это иллюзия снятия барьеров. Барьеры убираются иначе. Вот у меня раньше пандус был неудобный, а потом его залили цементом, и теперь я гладко по нему съезжаю. Вот это называется убрать барьер. А речевых барьеров нет.
Насколько вам сейчас нужны детдомовские инструменты выживания?
На сто процентов. Какой из меня будет муж, если я не буду знать, что чувствует моя жена? Фиговый будет. И писатель фиговый, и собеседник, и отец.
А как вы относитесь к премиям? Вы когда-то говорили, что категорически не хотите, чтобы вам присудили «Букер десятилетия».
Как правило, к разным премиям и наградам я отношусь довольно поверхностно, потому что часто их раздают случайно, и это мало о чем говорит. Но вот у меня на полочке стоит «Золотая пешка». И у Каспарова такая же стоит. А ты подумай, откуда Каспаров и откуда я – да практически из Брянского леса. Кроме того, если называть вещи своими именами, я умственно-неполноценный человек, потому у меня просто-напросто нет куска мозга. Для интеллекта есть множество препятствий. Тем не менее, у меня стоит на полочке такая же награда, как у Каспарова. Ты беседуешь с выжившим.