Рачков Николай Борисович биография
Рачков Николай Борисович [23.9.1941, с. Кирилловка Арзамасского р-на Горьковской (ныне Нижегородской) обл.] — поэт.
Родился в крестьянской семье. Отец погиб на фронте в 1941 за несколько месяцев до рождения сына. Мать — домохозяйка. Она «для меня — святая,— пишет поэт.— Можно сказать, что она надорвалась, выводя меня и брата «в люди», и умерла рано. Время было трудное, жизнь бедной, почти нищенской. Но никакого уныния не было, помнится из детства и юности только светлое и радостное» (Автобиография. Отдел новейшей литературы ИРЛИ РАН).
В 1964 Рачков окончил историко-филологический факультет Горьковского педагогического института, работал учителем в сельской школе, редактором многотиражной газете на заводе в г.Арзамасе (1967-87).
С 1987 поэт живет в г.Тосно Ленинградской обл., работает в редакции газете «Тосненский вестник».
Первое стихотворение Рачкова «Моему другу» было напечатано в 1957 в газете «Арзамасская правда». С этого времени он начал посещать литобъединение при этой газете, которым руководил поэт А.Плотников, ставший другом и учителем Рачкова. В 1964 в институтской газете была опубликована первая подборка стихов Рачков со вступительном статьей известного поэта-горьковчанина М.Шестерикова. В эту пору стихи Рачкова публиковались в областной прессе. Первый сборник его стихов «Колодцы» вышел в 1967. Рачков писал о войне («Я не помню войны») и мирном труде, о седой старине и завтрашнем дне. Повышенный интерес к событиям давно минувших веков нашел выражение в стихотворении «Чудаки», «Зелен день», «Кости». Рачков обращался к образам «Слова о полку Игореве», пытаясь заново осмыслить поражение русского войска.
Особенно выразителен в сб. небольшой цикл пейзажной лирики («Русалка», «Утро», «Апрель» и др.). «И травы шли зеленой ратью / В сиянии поющих рос. / И на холме, как на эстраде, / Белели клавиши берез» («Русалка»). К пейзажному циклу примыкает стих. «Сенокос», запечатлевшее процесс труда: «Сенокос! Сто кос / По лугу — враскос. / Встало солнце, / сохнут росы, / Но поют, / как осы, / косы. / Что ни вал — / сеновал, / за восьмым — / девятый вал. »
Критика находила в стихах Рачкова «богатство красок, яркость эпитетов причудливые оттенки цветов выразительность (Чевачин В.— С.158). К «Колодцам» «тепло отнеслись В.Боков и Ф.Сухов, давшие рекомендации для вступления в Союз писателей СССР, а также С.Викулов и Н.Старшинов» (Автобиография. ИРЛИ РАН).
В 1981 Рачков стал членом СП. Его стихи публиковались в журналах «Юность», «Молодая гвардия», «Наш современник», «Москва», «Нева» и др.
Вслед за сборником «Колодцы» выходят в свет 2 поэтические книги Рачкова — «Отчее крыльцо» 1979), «Неповторимый этот мир» 1983). Как определяющий в книгах звучал мотив возвращения на родину. Критика заговорила об эволюции поэта, отметив, что у него «чувство долга становится потребностью сердца, движения разума и души сливаются в его стихах в цельный и действенный образ, слово поистине становится делом» (Егоренкова Г. «Сохрани себя, свое сердце и слово» // Волга. 1985. №1. С.162).
В последнее десятилетие XX в. Рачков выпустил несколько поэтических сб.: «Памятный дом» (1991), «Средь туманов и трав» (1994), «Избранная лирика», «Свет мой лазоревый» (оба — 1997). Два последних получили высокую оценку критики. Рачков «своим неброским, но проникновенным стихом отстаивает дух, быт и стиль родной земли» (Ганичев В. Литература на берегах Невы // Литературная Россия. 1998. 12 июня). «Стихи Рачкова,— писал О.Шарков,— в русле великой литературной традиции, которая, слава Богу, никогда у нас не исчезала со времен Кольцова и Никитина и нужда в которой будет ощущаться еще очень и очень долго» (Нева. 1998. №З. С.218).
Вступая в новое тысячелетие, Рачков остался верен своим творческим принципам. В сборнике с характерным для Рачков названием «А Россия была и будет» (2000) Рачков декларировал: «Мы будем побеждать любовью». В.Шамшурин в статье, названной данной строчкой, писал: Рачков «с завидной настойчивостью окружает нас дорогими приметами «вечной России», где немало патриархального, но где всегда присутствует тот неизменный образ родного, неповторимого, исключительного, что и является национальной определенностью, неиз-бытостью, предметностью, которые есть и никогда не исчезают, даже если истреблена графа в паспорте» (Шамшурин В.— С.6).
Книга Рачкова «А Россия была и будет» — это высокая исповедь представителя поколения подранков, «детей войны»: «Война. И бедность. И сиротство. / Скорбеть ли о тяжелых днях? / Но не забыли первородства / Мы и в забытых деревнях / Да, мы оттуда. / Мы вкусили / Всего от века на столе, / Мы видели Россию в силе, / Узрели мы ее во мгле» («Война. И бедность. И сиротство»).
В книге пульсирует живая, неизбитая мысль о любви к большой и малой родине: «Сгинет, что дивно и ново. Как тень / Без василькового слова / Тихих моих деревень / Вымрут любые искусства, / Прах воцарится в конце. / Все ни к чему, если пусто / Станет на сельском крыльце» («Сгинет, что дивно и ново. »).
На малой родине истоки творчества поэта, работающего по преимуществу в жанре лирической миниатюры. Через призму этого жанра Рачков удалось запечатлеть неброские приметы глубинной России: «Тихой речки / Прозрачное устье. / Городок на горе. Купола. / Столько счастья, / И боли, и грусти / Ты мне, Родина, с детства дала! / Мне чужие / Не надобны сани. / И душа оттого / Не пуста. / Я все песни Твои / И сказанья / Не забуду / Уже до креста» («Тихой речки прозрачное устье. »).
Лирика Рачкова притягивает постановкой жгучих проблем современности, драматическим накалом раздумий поэта-гражданина над исторической судьбой своего народа: «Эти адовы круги / Сквозь столетья тьму. / То налоги, то долги — Не поймешь кому. / То война, то недород, / Черный дым вранья. / Как ты выжил, мой народ? / Родина моя?» («Эти адовы круги. »).
Рецензенты отмечали многоцветный образный мир автора, лаконичность языка, сдержанность поэтической интонации, наследование классических традиций отечественной поэзии. О чем бы ни писал Рачков — о войне, мирном труде, седой старине, о завтрашнем дне, о любви, основными в его лирике мотивами выступают русский мир, русская душа, русская судьба, боль за Россию и вера православного человека в ее особое предназначение. В.Ганичев писал: «Николая Рачкова надо знать. Он народный, национальный поэт России. Он из ее глубин, он от ее истоков, от земель нижегородских, от дорожек Серафима Саровского». В его стихах «какое-то постоянное свечение, радость, грусть, но с надеждой, даже с уверенностью, что «будет тяга к родному, кровному, вспыхнет светом любви очаг». И почти уверен, что ко всем русским обращены его стихи: «Вот увидите: жизнь устроится, / Зло растает где-то во мгпе. / Будет радостно, как на Троицу, / В каждом городе и селе../7» (Ганичев В.— С.4).
Народность, поэзии Рачкова определяется не только проблематикой его стихов, где поднимаются мотивы судеб России, русской природы, русской истории, где в центре ряда — образы Пушкина, Тютчева, Лермонтова. Лирический герой Рачкова несет в себе набор основных черт русского национального характера, национальной психологии.
Вышедшая в 2001 и явившаяся важным рубежом в творчестве Рачкова книга «Рябиновая Русь» объединила лучшие его стихи, написанные за четверть века. Поэтический нерв ее — строки: «Вот умоюсь дождем иль слезами — и чист, / Снова славлю родные края, / Оттого, что я сам — лишь взволнованный лист / На древесном стволе бытия» («Опалило мне душу небесным огнем. »). О хрупкости этого уникального «растения жизни» напоминает образ «древесного ствола бытия», на котором трепещет листок — олицетворение сиротской судьбы поэта.
Рачков создал свой поэтический собор во имя родины — великомученицы России. Пониманию законов храмостроения он учился у природы: «Заговорила колокольня / На все притихшее село. / И вот в груди уже не больно. / А только грустно и светло. / А колокол тяжелым басом / Все говорил — раздольно, в лад. / И огненным иконостасом / Стоял над озером закат» («Заговорила колокольня. »).
Многие стихотворения в сборнике «Рябиновая Русь» воспринимаются как «лирические возвращения» в страну сиротского детства. В них возникает образ «матушки печальной», «молоденькой бедной вдовы», которая зимним морозным днем в своей песне «рябину горькую жалела», вписывается в женскую портретную галерею русской классической поэзии: «. А может это о себе печалясь, / Выплакивала самое свое. / Ведь и она рябинушкой качалась, / И били ветры хлесткие ее. / На склоне лет забыть ту песню мне ли? Она живет в крови, в моей судьбе / Ах вдовы, вдовы — русские рябины / В глуши послевоенного села» («Рябина»). Как писала Г.Пучкова, «рябиновый мотив горечи-грусти, тоски ожидания с верой во спасение и возрождение, через надрывное духовное страдание согбенной, но не сломленной любящей души лейтмотивом проходит через всю поэзию Рачкова образ рябины-матушки перерастает, сливаясь в образ символ русской женщины и шире — в философский образ русской природы и Родины в целом» (Пучкова Г.— С.574-575). Оранжево-красные гроздья рябины — это символ буйства, вызов неумолимому «природы увяданью». «Рябиновая мелодия» Рачков негромко, но лишь ему свойственной интонацией вливается в многоголосый хор русской лирики.
Слова «свет», «печаль», «любовь», «путь», «судьба» — ключевые в поэзии Рачкова — слова неоднозначные, с потаенным смыслом. Лирический герой Рачкова остро переживает разлад, царящий в мире, где так часто торжествует зло, где так много страдания.
Многие герои лирики Рачкова озарены светом святости. Это матери, молодые вдовы, не дождавшиеся с войны своих мужей и сыновей, оставшиеся «вечными невестами». Многозначный образ «вечно женственного» Рачкова удается глубже постичь в силу сиротской своей судьбы. Вдовство и сиротство на Руси всегда понималось как жертвенность и страдание.
В стихах Рачкова обновляется древняя традиция «характерным только для него образным рядом — взором от земли к Небу, к божественно неуничтожимому началу жизни: рябина-мать-дом-Родина-свет-храм-икона-рай-Пре-святая Богородица покровительница Русь: «Чистый лик Богородицы — словно посланье / С милосердных небес средь печалей и бед»» (Пучкова Г. Песня о рябине. С.575). Раненое сердце кровоточит от видений «исковерканной Руси»: «Мы почти уже все потеряли, / Нас топтали, разбили, сожгли. » («Рябиновая мелодия»).
Постигая смысл бытия Рачков защищает дух как главную его составляющую и подходит к философско-религиозному осмыслению сокровенной Тайны Жизни. В лирике Рачкова ощутима явственная потребность сверхбытийного преодоления страдания. Спасение поэт видит в покаянии и милосердии, обращаясь к Богородице, просит одного: «Пресвятая Мать Богородица, / И Пречистая и Благословенная, / Ниспошли Ты милость, излей ее / На молящую душу страстную. / И прости ее, и наставь ее / На деяния только добрые, / И благие, и беспорочные. / Огради меня от нечувствия, / Малодушия, искушения, / Дай мне слезы и память смертную, / И любовь, что паче смирения» («Молитва»).
Как призыв и предостережение православного поэта к соотечественникам следует воспринимать его строки из программного стих. «Рябиновая Русь»: («Вы Русь не обезрусьте / На новом рубеже») и «Зажги в себе свечу»: «Бог — это свет. / Да сгинет тьма! / Зажги в себе свечу».
Рачков — лауреат Всероссийских литературных премий — им. А.Твардовского и «Ладога» им. А.Прокофьева, Большой литературной премии России (2003, за книги стихов «Рябиновая Русь» и «Золотой венец»).
Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П — Я. с. 172-175.
Рачков Николай Борисович
РАЧКО́В Николай Борисович [23.9.1941, с. Кирилловка Арзамасского р-на Горьковской (ныне Нижегородской) обл.] — поэт.
Родился в крестьянской семье. В это время его отец был на фронте, где вскоре погиб в боях за родину. Мать — домохозяйка. Она «для меня — святая, — пишет поэт. — Можно сказать, что она надорвалась, выводя меня и брата „в люди”, и умерла рано. Время было трудное, жизнь бедной, почти нищенской. Но никакого уныния не было, помнится из детства и юности только светлое и радостное» (Автобиография . ИРЛИ РАН).
В 1964 Р. окончил ист.-филол. фак-т Горьковского пед. ин-та им. М. Горького, работал учителем в сельской школе, ред. многотиражной газ. на з-де в г. Арзамасе (1967–87). С 1987 поэт живет в г. Тосно Лен. обл., руководит ЛИТО «Тосненская сторонка».
Перв. стих. Р. « Моему другу » было напеч. в 1957 в газ. «Арзамасская правда». С этого времени он начал посещать ЛИТО при этой газ., кот. руководил поэт А. Плотников, ставший другом и учителем Р. В 1964 в институтской газ. опубл. перв. подборка стихов Р. со вст. статьей поэта-горьковчанина М. Шестерикова. В ту пору стихи Р. публ. в областной прессе. Перв. сб. его стихов «Колодцы» вышел в 1967. Р. писал о войне («Я не помню войны») и мирном труде, о седой старине и завтрашнем дне. Повышенный интерес к событиям давно минувших веков нашел выражение в стих. «Чудаки», «Зелен день», «Костер». Р. обращался к образам «Слова о полку Игореве», пытаясь заново осмыслить поражение русского войска.
Особенно выразителен в сб. небольшой цикл пейзажной лирики («Русалка», «Утро», «Апрель» и др.). «И травы шли зеленой ратью / В сиянии поющих рос. / И на холме, как на эстраде, / Белели клавиши берез» («Русалка»). К пейзажному циклу примыкает стих. «Сенокос» : «Сенокос! Сто кос / По лугу — враскос. / Встало солнце, / сохнут росы, / Но поют, / как осы, / косы. / Что ни вал — / сеновал, / за восьмым — / девятый вал. »
Критика находила в стихах Р. «богатство красок, яркость эпитетов причудливые опенки цветов выразительность (В. Чевачин). К «Колодцам» «тепло отнеслись В. Боков и Ф. Сухов, давшие рекомендации для вступления в Союз писателей СССР, а также С. Викулов и Н. Старшинов» (Автобиография. ИРЛИ РАН). В 1981 Р. стал членом СП. Его стихи публ. в ж. «Юность», «Молодая гвардия», «Наш современник», «Москва», «Нева» и др.
Вслед за сб. «Колодцы» выходят в свет 2 поэтич. кн. Р. — «Отчее крыльцо» (1979), «Неповторимый этот мир» (1983). Как определяющий в кн. звучал мотив возвращения на родину. Критика заговорила об эволюции поэта, отметив, что у него «чувство долга становится потребностью сердца, движения разума и души сливаются в его стихах в цельный и действенный образ, слово поистине становится делом» (Егоренкова Г. «Сохрани себя, свое сердце и слово» // Волга. 1985. № 1).
В посл. десятилетие XX в. Р. выпустил неск. поэтич. сб.: «Памятный дом» (1991), «Средь туманов и трав» (1994), «Избранная лирика», «Свет мой лазоревый» (оба — 1997). Два последних получили высокую оценку критики. Р. «своим неброским, но проникновенным стихом отстаивает дух, быт и стиль родной земли» (Ганичев В. Лит-ра на берегах Невы // Лит. Россия. 1998. 12 июн.).
В сб. с характерным для Р. назв. «А Россия была и будет» (2000) Р. декларировал: «Мы будем побеждать любовью». В. Шамшурин в статье, названной данной строчкой, писал: Р. «с завидной настойчивостью окружает нас дорогими приметами „вечной России”, где немало патриархального, но где всегда присутствует тот неизменный образ родного, неповторимого, исключительного, что и является национальной определенностью, неизбытостью, предметностью, кот. есть и никогда не исчезают, даже если истреблена графа в паспорте». Книга Р. «А Россия была и будет» — это высокая исповедь представителя поколения подранков, «детей войны»: «Война. И бедность. И сиротство. / Скорбеть ли о тяжелых днях? / Но не забыли первородства / Мы и в забытых деревнях / Да, мы оттуда. / Мы вкусили / Всего от века на столе, / Мы видели Россию в силе, / Узрели мы ее во мгле» (« Война. И бедность. И сиротство» ). В кн. пульсирует живая, неизбитая мысль о любви к большой и малой родине: «Сгинет, что дивно и ново, / Выцветет, станет, как тень / Без василькового слова / Тихих моих деревень / Вымрут любые искусства, / Прах воцарится в конце. / Все ни к чему, если пусто / Станет на сельском крыльце» (« Сгинет, что дивно и ново. » ). На малой родине истоки тв-ва поэта, работающего по преимуществу в жанре лирич. миниатюры. Через призму этого жанра Р. удалось запечатлеть неброские приметы глубинной России: «Тихой речки / Прозрачное устье. / Городок на горе. Купола. / Столько счастья, / И боли, и грусти / Ты мне, Родина, с детства дала! / Мне чужие / Не надобны сани. / И душа оттого / Не пуста. / Я все песни Твои / И сказанья / Не забуду / Уже до креста» (« Тихой речки прозрачное устье. »). Лирика Р. отличается постановкой жгучих проблем современности, накалом раздумий поэта-гражданина над судьбой своего народа: «Эти адовы круги / Сквозь столетья тьму. / То налоги, то долги — Не поймешь кому. / То война, то недород, / Черный дым вранья. / Как ты выжил, мой народ? / Родина моя?» («Эти адовы круги. » ).
О чем бы ни писал Р. — о войне, мирном труде, седой старине, о завтрашнем дне, о любви, основными в его лирике мотивами выступают русский мир, русская душа, русская судьба, боль за Россию и вера православного человека в ее особое предназначение. В. Ганичев писал: «Николая Рачкова надо знать. Он народный, национальный поэт России. Он из ее глубин, он от ее истоков, от земель нижегородских, от дорожек Серафима Саровского».
Народность поэзии Р. определяется не только проблематикой стихов Р., где поднимаются мотивы судеб России, русской природы, русской истории, где в центре ряда — образы Пушкина, Тютчева, Лермонтова. Лирич. герой Р. несет в себе набор осн. черт русского нац. характера, нац. психологии.
Вышедшая в 2001 и явившаяся важным рубежом в тв-ве Р. кн. « Рябиновая Русь » объединила лучшие его стихи, напис. за четверть века. Поэтич. нерв ее — строки: «Вот умоюсь дождем иль слезами — и чист, / Снова славлю родные края, / Оттого, что я сам — лишь взволнованный лист / На древесном стволе бытия» (« Опалило мне душу небесным огнем. »). Р. создал поэтич. собор во имя родины — великомученицы России. Пониманию законов храмостроения он учился у природы: «Заговорила колокольня / На все притихшее село. / И вот в груди уже не больно. / А только грустно и светло. / А колокол тяжелым басом / Все говорил — раздольно, в лад. / И огненным иконостасом / Стоял над озером закат» (« Заговорила колокольня. »). Как писала Г. Пучкова, «рябиновый мотив горечи-грусти, тоски ожидания с верой во спасение и возрождение, через надрывное духовное страдание согбенной, но не сломленной любящей души лейтмотивом проходит через всю поэзию Рачкова образ рябины-матушки перерастает, сливаясь в образ символ русской женщины и шире — в философский образ русской природы и Родины в целом». Оранжево-красные гроздья рябины — это символ буйства, вызов неумолимому «природы увяданью». «Рябиновая мелодия» Р. негромко, но лишь ему свойственной интонацией вливается в многоголосый хор русской лирики. Слова «свет», «печаль», «любовь», «путь», «судьба» — ключевые в поэзии Р. — слова неоднозначные, с потаенным смыслом. Лирич. герой Р. остро переживает разлад, царящий в мире, где так часто торжествует зло, где так много страдания.
Мн. герои лирики Р. озарены светом святости. Это матери, молодые вдовы, не дождавшиеся с войны своих мужей и сыновей, оставшиеся «вечными невестами». Многозначный образ «вечно женственного» Р. удается глубже постичь в силу сиротской своей судьбы. Вдовство и сиротство на Руси всегда понималось как жертвенность и страдание. В стихах Р. обновляется древняя традиция «характерным только для него образным рядом — взором от земли к Небу, к божественно неуничтожимому началу жизни: рябина ― мать ― дом ― родина ― свет ― храм ― икона ― рай ― Пресвятая Богородица покровительница Руси: „Чистый лик Богородицы — словно посланье / С милосердных небес средь печалей и бед”» (Г. Пучкова). Раненое сердце кровоточит от видений «исковерканной Руси»: «Мы почти уже все потеряли, / Растоптали, разбили, сожгли. » (« Рябиновая мелодия »).
Постигая смысл бытия Р. защищает дух как глав. его составляющую и подходит к философско-религиозному осмыслению сокровенной тайны жизни. В лирике Р. ощутима явственная потребность сверхбытийного преодоления страдания. Спасение поэт видит в покаянии и милосердии, обращаясь к Богородице, просит одного: «Пресвятая Мать Богородица, / И Пречистая и Благословенная, / Ниспошли Ты милость, излей ее / На молящую душу страстную. / И прости ее, и наставь ее / На деяния только добрые, / И благие, и беспорочные. / Огради меня от нечувствия, / Малодушия, искушения, / Дай мне слезы и память смертную, / И любовь, что паче смирения» (« Молитва »).
Лауреат лит. премий им. А. Твардовского (2001), Большой лит. премии России (2003, за кн. стихов «Рябиновая Русь» и «Золотой венец»), Всерос. православной лит. премии им. св. блгв. кн. Александра Невского (2009), «Имперская культура» им. Э. Володина (2009). Победитель Первого (2004) и лауреат Второго (2005) международного поэтич. конкурса в М. «Золотое перо» в номинации «Лучшее стихотворение года». Награждён главным призом «За верность теме» Всероссийского патриотического фестиваля «Мы едины – мы Россия» ( 2007 г .). На протяжении многих лет член Комиссии по присужд. премии им. А. Прокофьева «Ладога» Правительства Лен. области. Дважды лауреат этой премии (1999 и 2016).
Действительный член Петровской АН и искусств (ПАНИ). Почетный гражданин Тосненского р-на.
Соч.: Колодцы. Стихи. Горький, 1967; Сказка про зайца. Горький, 1968; Отчее крыльцо. Горький, 1979; Неповторимый этот мир. М., 1983; «Только любовью». Горький, 1987; Памятный дом: Стих. Л., 1991; Средь туманов и трав. СПб., 1994; Под небом высоким. Арзамас, 1996; Свет мой лазоревый. СПб., 1997; Избр. лирика. СПб., 1997; А Россия была и будет. СПб., 2000; Рябиновая Русь: Избр. СПб., 2001; Золотой венец. СПб., 2003; Новые стихи. М., 2006; Люби и веруй. Арзамас, 2006; Ивы над омутом. СПб., 2006; Летящие в пламени. СПб., 2009; Пушкинский родник (Моя пушкиниана). Арзамас, 2009; Стихи // Арзамасские новости. 2010. 25 февр.; Посылка. Погибаю, но не сдаюсь! // Арзамасские ведомости. 2010. 10 март.; Русь — это нация духа: Ист. цикл. Стихи. СПб., 2014; Еще раз о великой победе: Стихи // Невский альм. 2015. № 2 (81); Стихи // Невский альм. 2015. № 3 (82); Стихи // Свет Победы: Сб. СПб., 2015; О Родине, о жизни, о любви: избр. стих.. СПб., 2015; На берегах Ижоры и Тосны // Невский альм. 2016. № 4 (90).
Рачков Николай Борисович биография
 |
 |
ЧАША В надзвёздном царственном эфире, Где дух на троне, а не плоть, Один, один безгрешный в мире Всемилостивый наш Господь. В руках, как дивное сказанье, Наполненная по края, Сияет чаша со слезами, И это Родина моя. Не для себя прошу, поднять не смея взора: И в нынешние дни, и в завтрашние дни От дьявольской войны, от мора и террора Беспечный мой народ спаси и сохрани. Прости его за то, что в этой жизни грешной Доверчив он и смел, талантлив и велик. Спаси и сохрани его могучий, нежный, Вобравший шёпот трав и гром небес язык. В решающий момент не дрогнет он и бровью И встанет за Тебя под гибельной пургой. К Твоим стопам, Господь, он припадёт с любовью, Как никакой другой, как никакой другой! Будь милостив к нему и не карай сурово, Из всемогущих рук его не оброни. Во имя всех святых и для всего благого Спаси и сохрани, спаси и сохрани! Казалась бабка очень древней, Совсем казался древним дед… Прошлись родной деревней Не говори слова пустые: Овёс на поле золотые Роняет слёзыньки им вслед, Полынь и та ресницы прячет… А кто ещё о них поплачет? Погостили с тобой, у берёзки родной Оглянулись опять и схватились за сердце рукой. В самом центре России тоскуем с тобой Где лазоревый свет, неизбывный и кроткий такой. Эта злая тоска, от которой ни сна, Неразлучна с тобой, как твоя В самом центре любви, недалече от Волги с Окою, Там, где рощи да ржи, где осколки Эта грусть, эта боль бережёт нашу душу от гнева И спасает её на распутье В самом центре России, где столько Где в зелёной траве, как лампадка, Да что вы о народе Несёте эту ложь: Другого в мире вроде Разбойней не найдёшь. И вот всё то же шило Втыкают на ходу: Мол, помните, как было В семнадцатом году. А я, когда б спросили, Сказал: вы это зря. Народ в моей России Не предавал царя. А предали свои же Бароны да князья, Что в Вене, что в Париже, Родные и друзья. Те, кто его любили, Все кровные, свои, Они в лихой крамоле, Которой гаже нет, Как будто в ореоле, Купались столько лет. И всяк тайком гордился Изменой дерзкой сей. Неужто им не снился Им, с чистотой во взорах, Сбиравшимся на бал, На совести которых Ни при какой погоде Не жаль мне этот сброд. . Забудьте о народе. Тут ни при чём народ. Чем победный свой узор на знамёнах вышила? Разве шёлком золотым, И на чьих плечах страна До космических высот Всех увижу, всех услышу, кто с граблями, с косами. Всех, кто в памяти моей Никого не потревожу Просто молча поклонюсь Солнышку кто же не рад? – Хочешь паши, хочешь сей. Встанет весною солдат В ржавой шинельке своей. Дома-то, братцы, милей. Он не любимый ли сын? Сколько в России полей, Сколько лесов и долин! Сколько пройдёт городов, Сколько пройдёт деревень. И под родительский кров Встанет прозрачная тень. «Слава Те. » Вот он пришёл, Вот прислонился к стене. Был его путь на войне. Только от прежней поры Здесь не осталось следа. Там, где стояли дворы, Глухо шумит лебеда. Запах душистых берёз, Свежесть полночной росы. Не утирай ему слёз, Господи, в эти часы. Знаешь Ты всё о бойце. Был он рисков и горяч. Сядь на незримом крыльце, С ним, если можешь, поплачь. Отзвенели, ушли в никуда Смех и плач в деревенских хоромах, Но какая теперь лебеда И какие сугробы черёмух! Эта хлябь. Эта глушь. Пустыри. Птичий звон. Комариные песни. – Бабуля, здоровье-то как, ничего? – Болят все суставы, все жилки. – А где твой старик? Помню бравым его… – В могилке, родимый, в могилке. – Война виновата, конечно, война. А дети, а внуки-то где же? Поди, навещают? Совсем ведь одна. – Всё реже, родимый, всё реже. – Косила и жала, плела кружева, А суп-то варила с крапивой. Несчастной, несчастной ты жизнь прожила. – Счастливой, родимый, счастливой. – Бабуля, ты слышишь: гремят соловьи Во мраке цветущего сада? Ах, сбросить бы годы, живи и живи. – Не надо, родимый, не надо. Эти адовы круги Сквозь столетья тьму. То налоги, то долги – Не поймёшь кому. То война, то недород, Чёрный дым вранья. …Как ты выжил, мой народ? Не героями в раме, Не кремлёвскими башнями – Русь держалась веками Деревнями да пашнями. Корни прочные, древние. Ни срамного, ни пошлого. Родом все из деревни, Из далёкого прошлого. И не будет иного. Дым в субботу над банькою, Что бы ни было, снова Сколько бед пересилили, От земли по природе мы. Без деревни в России – Всё равно что без Родины… «По вагонам!» – хлестнуло по нервам. Лица сразу – как серый свинец. Ты от нас молодым в сорок первом Навсегда уезжаешь, отец. Мама смотрит почти отрешённо, Мама мною беременна, мной. Эх, отец, из того эшелона Никому не вернуться домой. Ты последним усилием воли Крикнул сквозь нарастающий гул: «Будет сын – назови его Колей, Будет дочь…» – и рукою махнул. И с разгона пошёл, и с разгона Эшелон в предназначенный бой. …Добежать бы, отец, до вагона, Хоть бы взглядом проститься с тобой. ОТ ЛЮБАНИ ДО МГИ От Любани до Мги всё леса да болота И суровый, до блеска стальной небосвод. От Любани до Мги погибала пехота, Понимая, что помощь уже не придёт. «Где шестой батальон. Где четвёртая рота. » За спиной – Ленинград. Невозможен отход. «Только насмерть стоять! Только насмерть, пехота. » И стоит. И уже с рубежа не сойдёт. Гимнастерка намокла от крови и пота, Израсходован в схватке последний патрон. Но стоять, лейтенант! Не сдаваться, пехота! Ты не станешь, не станешь добычей ворон. Кто-то тонет, не сбросив с плеча пулемёта, Кто-то лёгкие выхаркнул с тиной гнилой. Вот она, сорок первого года пехота Меж Любанью и Мгой, меж Любанью и Мгой. В День Победы ты тихо пойди за ворота, Ты услышь, как вдали раздаются шаги. Это без вести павшая наша пехота – От Любани до Мги, от Любани до Мги… Я не помню войны. Помню, как от осколочных ран У соседки, на белой постели, Не хотел умирать капитан. В окна зеленью липы стучали. По селу проходили полки. Мужики и солдаты молчали, Бабы лица роняли в платки. Молодой, а чего не изведал! Пробивался сквозь тыщи боёв. Это ж надо: дожить до победы – И в лицо не увидеть её… Он шептал: «Подождите, я встану…» – И бессильно упала рука. …Ах, как пели потом капитану Я стоял у распахнутой двери. В горле комом нетающий лёд. До последней минуты я верил, Что такой капитан не умрёт. Сюда, отец, садись, отец. За наш семейный стол. Пусть поздно, всё же наконец Ты к нам, отец, дошёл. Нет матери и нет жены, Не тот совсем и дом. Но День Победы мы должны Отец и сын – а прочих нет, Их всех покрыла темь. Тебе сегодня – тридцать лет, А мне уж тридцать семь. Садись, отец, садись, солдат, Не ты тому виной, Что на твоей груди наград Не видно ни одной. В тот страшный сорок первый год Одним единым днём Был в землю вбит стрелковый взвод Железом и огнём. Ты тридцать лет плутал во мгле И вот пришёл домой. Лишь два бокала на столе, Лишь твой бокал и мой. Вглядись же в сына наконец, Забудь тяжёлый бой. Теперь ты мною стал, отец, Отец, я стал тобой! Переросли отцов своих Мы – сыновья войны, Всегда сверять должны. Одна на тыщи деревень Луна стоит в окне. Я за столом сижу – Склоняется ко мне… Память родимого крова, Радость младенческих лет. Тайный пленительный свет. С фронта отец не вернётся, Но всё равно, всё равно Мама, как в бездну колодца, Смотрит и смотрит в окно. Прятался в листьях на иве И в зацветающей ржи. На лебеде, на крапиве Рос, но зато – не на лжи. Мне мои пятки босые В кровь исколола стерня… Это не ваша Россия. Вы не поймёте меня. Пусть на двоих одна винтовка И каждый на счету патрон, Пусть взяты Тосно и Поповка, – Вперёд, Ижорский батальон! И снова враг ошеломлён: В крови, в дыму, в болотной жиже Стоит Ижорский батальон. Не за рубли, не за награду, Сдержав в груди предсмертный стон, Стоит спиною к Ленинграду Рабочий этот батальон. Кощунством дерзким упоён, Прохвост кричит, что зря стояли… Стоять, Ижорский батальон! До сей поры врагов тревожит: Он трижды выбит, разбомблён, Его уж нет, да как он может Стоять – Ижорский батальон? Склоните ниже шёлк знамён: Под Колпино, в траншее ржавой Стоит Ижорский батальон. Россия! Я молю, родная, Не забывай в пурге времён: Тебя, тебя обороняя, Стоит Ижорский батальон! И это «благодарные потомки»? Сжимается продажное кольцо. Ретивые эстонские подонки Плюют солдату русскому в лицо. А он стоит – не отмахнуться каской. Он мир спасал. Он от войны устал. Измазали шинель поганой краской, Изгадили цинично пьедестал. «Долой его!» – кричат на исполина. А от живого – драли до Берлина. Отняли всё. Спасибо, дорогие. Мне ль не понять, Чем жив он – воробей. Проклятье шлёт России. Я признаюсь в любви. Я всех глупей в распыле и расколе. Я обожаю средь мирских тревог Печальный звон разъезженных дорог. Опять моя берёзка в рваной блузке, Ей не на кого осенью пенять. Люблю её по-русски – До смертных слёз. За село, где гуляла гармошка, За сирень у родного окошка, За синичку на тоненькой ветке, За погост, где лежат мои предки, За приставший снежок лебединый На простом каблучке у любимой… Мне ли не знать, за что умирать? Было когда-то селение, Ныне деревья, трава. Может, в другом измерении Эта деревня жива? Там вон, где заросли, пашенка Вновь обретает черты. Слышится: «Машенька… Машенька…» Слышится: «Ванечка, ты. » И никакая не мистика. Всё на привычных местах. Кто-то вздыхает таинственно, Шепчется кто-то в кустах. Там, где гудело собрание, Там, где гуляла коса, – Чей это смех? чьё рыдание? Чьи это там голоса? Журчала речка сквозь орешник В янтарном зареве песка, Вся голубая, как подснежник, Тонка, как жилка у виска. К ней ребятишки летом мчались, Махая флагами рубах. Над ней черёмухи качались То в соловьях, то в воробьях… …Всё заросло, остервенело. Ну что ты стал белее мела? Уж если можешь, то поплачь. И пусть тебя в глуши безвестной, Где ты как будто ни при чём, Услышит Ангел лишь небесный, За правым реющий плечом. Лишь он, невидимый и странный, Лишь он, страдающий в тиши, С незаживающею раной Твоей души, твоей души… Я прожил жизнь ни хорошо, ни плохо, Я прожил жизнь, как мне послал Господь. Я видел времена царя Гороха И то, как реактивная эпоха Любую сказку облекала в плоть. И взлёт, и гибель наблюдая зримо Краснознамённого, как пламя, Рима, Всё пережил и понял я одно: Что подлость на земле необорима, Что зависть на земле неистребима И что бессмертна глупость всё равно… А я хочу, чтоб скрипнули воротца, Чтоб лошадь шла, роняя повода, Чтоб в глубине забытого колодца Чернела вновь хрустальная вода; Чтоб во дворах гремели кринки, крышки, Чтоб курицы кудахтали в пыли, Чтоб в заводи головки ребятишек Весенними кувшинками цвели; Чтоб свадьбы здесь игрались – и всего-то. Чтоб, собираясь осенью на Крит, Как улетать отсюда неохота – Кричали в небе ласточки навзрыд… Вновь зарожденье классов В смятении лихом… Мне стал родней Некрасов С его простым стихом. Какая бы погода Ни застила нам свет, Но ближе у народа Заступника и нет. Почти изъяли в школе. А в строчках, ты взгляни, Почти про наши боли, Почти про наши дни. Какой светильник чести! Друзья! Почтим его. Сегодня мы все вместе Не стоим одного. Там, где столько свалили, Не забыли о нём. Ну и пусть. Нет, в груди не унять по России Листопадную горечь и грусть. Намекали: ты можешь вернуться, Пожелай – и откроется рай. Чтоб звериной тоской захлебнуться, Вместо храма увидев сарай? Пусть тупик заграницы, Чем творить подневольно во зло… Так неистово биться Только русское сердце могло. РУССКОЕ СЛОВО То нежно звучит, Высокое русское слово. Оно, как державная слава, Сияло в устах Ярослава. Его возносил, как молитву, Суворов, стремившийся в битву, И Пушкин, в волнении строгом, как свечу перед Богом. Храните и в счастье, и в горе, На суше его, и на море. Не будет наследства другого чем русское слово! На выставке Саврасова Это небо и эта дорога, Эти крестики, прутья, следы, Талый воздух весны у порога, Рождество осиянной воды! И грачи, и тумана полоска… И гляжу, словно в зеркало, я В милый дворик, где чахнет берёзка, В сиротливую суть бытия. Журавли прокурлыкали где-то. Всё, что видится здесь и вдали, – Это тихая музыка света, Слёзы радости бедной земли… Пёрышко с небес, глянь да раскуси. Сколько золотого на Руси! Сколько выгребали, вывозили, Сколько вырубали – не сочтёшь. Ну а васильки всё так же сини, Глаз не отведёшь – И в лесу, и в поле Захмелеет на ветру любой. Да это у народа Светится душа сама собой. Лезут к нам… О Господи, спаси. Сколько золотого на Руси! Запою «Степь да степь. ». Затоскую. И зачем, и к чему мы придём? Разве можно понять городскую Эту жизнь, где мы все пропадём? Пропадём в кирпиче и бетоне, В этих лестницах, лифтах, дворах, В супермаркетах, словно в погоне За мечтой в запредельных мирах. Забываем, как вешние воды Мчатся в поле, призывно трубя. Но чем дальше мы все от природы, Тем всё меньше в нас будет себя. Откуда странные созвучья, Простые строчки на разрыв. А это клёнов мокрых сучья, Нагие ветки грустных ив. Насквозь промёрзшая дорога И лёгкий холодок в груди От осознанья, что немного Осталось света впереди. Кто это буквами резкими Вычертил синий листок? Это над перелесками Ласточки учат урок. Крылья… Забытая клинопись… Может быть, кто-то прочтёт? Вот они стайкою ринулись Вновь в реактивный полёт. Белое… Чёрное… Синее… В этом крутом вираже То, что не вспомнить уже… Вот стоит крестьянка статью, Как невеста – чуть жива. Плещут сверху вниз по платью Кружева и кружева. Рядышком родник студёный, Потерявший свой покой, Словно юноша влюблённый, Чистый, ласковый такой. «Нет черёмухи милее Ни вблизи и ни вдали», – Ей поют, на солнце млея, Громко славят: ах, светла! Я ведь тоже из села. Он во ржи всегда стоит весёлым, Он под ветром даже не прилёг… Это счастье, думал василёк. А сорвут – возможно ведь и это – На судьбу роптать бы я не смог. Пригожусь, быть может, для букета Иль девчушке в радостный венок. Господи! Я вырос среди хлеба, Среди поля – нет ему конца. Я любил, я видел это небо, Я людские радовал сердца… Есть и в грусти светлая отрада, И в печали утешенье есть, Жизнь есть жизнь. И шелест листопада – Это тоже радостная весть. Значит, по означенному кругу Мы прошли, рыдая и смеясь. Дай нам Бог серебряную вьюгу, Чтобы связь времён не прервалась. Красота не меркнет в человеке, Не стареет дымной лебедой. Не печалься. Всё равно навеки Я тебя запомнил молодой. Из-за которой в омут Ринешься в черёмуховой мгле. Дай же Бог кому-нибудь другому Вот такую встретить на земле. ПРИЧАЛ Ну зачем я опять заскучал По тебе, удивительно дальней? Есть на Волге старинный причал, Нет его и милей, и печальней. Помню время, когда каждый час Приставали к нему теплоходы. Помню музыку, песни и нас – Неземных от любви и свободы. Мы встречались в весёлой толпе, Поднимаясь по лесенке шаткой. И под липой на тёмной тропе Мы до слёз целовались украдкой. Разбросала судьба, закружив Нас по свету – и горюшка мало. …Неужели я всё ещё жив – ГАРМОНЬ В праздник на стол угощения Щедро наставит вдвойне. С грустным смущением В женский портрет на стене. Сядет на лавочку Тёмный разгладит сатин. «Ну вот я, хозяюшка, Видишь – один господин…» В пальцы дохнёт, Словно с холоду. Этак давно уж привык. И заиграет старик. Светлою песней расколется Зябкий домашний покой. Пели они над Окой. Песню выводит всё выше он, Голову чуть наклонив, Не позабыла мотив. Там поняла бы сполна. Чтобы простила она… Сколько слёз впереди, Кто там знает, какая беда… Не поверю в конец, Хоть одна сохранится На какие б орбиты Что бы ни было, я не пророк, Лишь звезда бы мерцала И струилась листва на порог. Так в России считалось Свой всему установлен черёд: Значит, будет деревня. Там снова народ… Возьми себя в руки! Победные вопли атилл, Ну что ты себя распустил? Возьми себя в руки. Какой ни была бы цена, Но в вихре разрухи Россия у Бога одна. Возьми себя в руки. Беги от бесовских утех, От всякой порнухи. И душу закрой ото всех, Возьми себя в руки. Есть Вечность. Есть строгая высь. Молчи. И трудись. И молись. Возьми себя в руки. Тебе одолеть, мой герой, Все беды, все муки. Тебе не впервой. Возьми себя в руки. Летело сквозь гром боевой тишины Святое копьё Пересвета. И вышло победно из вражьей спины Оно по ту сторону света. Схватились за грудь: Копьё невозможно обратно вернуть. Нет заветного слова, Чтоб вырвать из поля его Куликова! Он поднимал людей на каждом полустанке, Он в каждого из нас тревожным эхом врос. Когда играют марш «Прощание славянки», Такой восторг и боль, что не удержишь слёз. Когда дохнёт гроза, когда нагрянет ворог, Нам испокон веков назначено судьбой: За Родину свою, за всех, кто сердцу дорог, – «Прощайте!» – говорим, идя на смертный бой. Они в одном строю – и радость, и кручина. Пусть этот марш звучит, торжественен и свят, Пока в родном краю есть хоть один мужчина, Пока в родном краю есть хоть один солдат. Не ты, не ты, а этот юный, В пятнистой форме, в наши дни Он без ноги, с душой угрюмой Вернулся чудом из Чечни. Стучит костыль о пол трамвая. Скрипят на стыках тормоза. И каждый, мелочь подавая, НИЧЬЯ И хотел забыть бы я об этом, Только как? И можно ль жить потом? Помню, как однажды тёплым летом Мы с концертом прибыли в детдом. Пляски и стихи – чего же проще! Песни про счастливую страну… А потом пошёл я шумной рощей И увидел девочку одну. Запахами клевера и мяты Был настоян воздух у ручья. «Девочка, – спросил я тихо, – чья ты?» Тихо мне ответила: «Ничья». С тихою печалью посмотрела, Тихо улыбнулась издали. «Вы к кому? – с надеждою, несмело, – Вы к кому, – и замерла, – пришли?» Отвернулась, думая о чём-то, И пошла травой сквозь птичий гам. Ситцевая синяя юбчонка Прижималась к худеньким ногам. Я-то перед ней не виноватый, А стоял понурый у ручья. Спрашивали: «Чья ты?» И звенело из кустов: «Ничья…». По пыльной дороге, где пахнет полынью, где свист воробьиный, Где избы вдали и церквушка с погостом, пригорок с рябиной, По шумным кварталам, богатым порталам, коврам, а в итоге – По пыльной дороге, где пахнет полынью, по той же дороге… Сгинет, что дивно и ново, Выцветет, станет как тень, Без василькового слова Тихих моих деревень. Сразу оглохнет столица, Выгнется, словно вопрос, Если в рубашке из ситца Не зазвенит сенокос. Сникнут, опустятся флаги, Выпадут ложки из рук, Если последний в овраге Вытечет ржавчиной плуг. Вымрут любые искусства, Прах воцарится в конце. Всё ни к чему, если пусто Станет на сельском крыльце. В твоих полях я снова молод, Ты многое напомнишь мне. Люблю я ивняковый холод Твоих оврагов по весне. Люблю я месяца сиянье Над снежной россыпью берёз. И расстоянье, расстоянье – Ослепшее от слёз и гроз. Кому-то – синих гор верхушки… А мне милее всё равно В твоей полночной деревушке Слезой сверкнувшее окно… В ОКРУЖЕНЬЕ ЛЕСОВ Сколько спелой брусники на светлой узорной опушке, А какие встречают гостей у тропинки грибы! В окруженье лесов, в этой тихой, как сон, деревушке После всех перестроек осталось четыре избы. Сколько всяких нашествий они на веку пережили, Утопали в грязи, а душа оставалась чиста. Два часа от райцентра доехать сюда на машине. Дверь толкнёшь – и такая дохнёт на тебя нищета. Деревенская Русь! Здесь темно, неуютно и сыро. Отзвенели во мгле молодые твои голоса. Встанет бабка с печи, как виденье далёкого мира: Уж не внук ли приехал? Не видят больные глаза. Деревенская Русь! Пропивали тебя, продавали, Добивали тебя, выдирая устои твои. …Кто проснётся теперь на горячем, как пух, сеновале И кого расстреляют на вешней заре соловьи? Удивительно! Без труда Весь народ говорит стихами. Как же нам без стихов, когда Любим с детства родную речь, Мы сумеем её сберечь, – Без стыда, не боясь Суда, Сократили в школьной программе. Зря надеетесь, господа. Никогда, любовью согрет, Он не будет в траурной раме. Отчего в наших душах свет? Много в мире и лжи, и тьмы, Но и в самой глобальной драме Устоим. Не сдадимся мы. Время другое сегодня звенит под окошками. Чудится многим, что вечного нет на земле. Счастлив я тем, что ходил полевыми дорожками, Слушал колосьев шуршание в солнечной мгле. Мало ли туч проплывало над нами с угрозами? Счастлив я тем, что живу, никому не отдав Ивы над омутом, тихий родник под берёзами, В жёлтых платочках головки весенних купав. Это моё, это с детства святое и близкое, Вместе с иконами, с воинским снимком отца. Родина – то, что порой не понять и не высказать, Только почувствовать, только любить до конца… Он без деревни станет тенью, В тоске погибнет, во хмелю. – Верните русскому деревню! – Кричу я небу и Кремлю. Беда немыслимая сгрудит, Возьмёт Россию в оборот. Единым без земли не будет Землёю вскормленный народ. Недаром, сытости не зная, Клюёт деревню вороньё. Она – душа его больная, Верните русскому её. Перенесёт он перегрузки И перетруски, но вовек Не будет без деревни русским Исконно русский человек. Гнушаясь тягостной заботы, Не зная адова труда, Делите недра и заводы, И города, и города. Взываю к вашему прозренью, Она совсем не тот пирог. Верните русскому деревню, И Русь никто не свалит с ног. ВОСПОМИНАНИЕ О 46-м ГОДЕ На фронте жизнь всегда орёл тебе иль решка. Безногий инвалид, как связанная птица, Он выполнил в бою приказ: «Назад – ни шагу!» «Зачем, – вдруг прохрипит, – не занесло в атаке «Спаси тебя Христос», – и крестятся старушки. «Дядь Вась, – мне слёзы жгут белёсые ресницы. – «Иди, иди, малец», – он говорит сурово. Посмотрит снизу вверх, как будто в землю вбитый, Только вечер махнёт И какая его Солнце устало. Деревья в пыли. Сникли подсолнухи возле оград, Всё примечаю. А раньше – не мог. Купил цилиндр, взял в руки тростку, Не над рязанскою ль избою Что слава нам его хмельная? источники: |