Интервью с Еленой Катишонок
Фото: Александр Уткин/РИА
Елена Катишонок: «Когда автора отождествляют с героем или героиней, это означает, что книга состоялась: герои ожили».
Роман Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой» в 2009 году вошёл в короткий список одной из самых престижных литературных премий «Русский букер». Этот же роман принес Елене победу в литературной премии «Ясная Поляна» в номинации “ХХI век» за произведение в жанре семейной саги. О Елене Катишонок и ее книгах всегда очень тепло отзывается Дина Рубина. Всем ценителям литературы жанра современная проза мы представляем нового героя рубрики «Наши авторы» – Елену Катишонок!
– Ваш роман «Жили-были старик со старухой» часто называют сагой о старообрядцах. А как бы Вы сами сформулировали, о чем этот роман – о религии, старообрядцах, о корнях, культуре? Были ли Вы знакомы со старообрядцами?
– Мои герои старообрядцы, поскольку я пишу о балтийских русских; а многие русские не только в Риге, но и во всей Прибалтике как раз старообрядцы – ведь здесь,«у самого синего моря», они издавна селились. В Латвии, Литве и Эстонии и сейчас очень сильны старообрядческие общины; многих староверов знаю. Но это не значит, что книги посвящены старообрядцам, описанию их жизни и уклада – такая монография мне не по плечу, тем более что в своё время это великолепно сделал Мельников-Печерский. Главное то, что они – люди, со всеми человеческими слабостями, недостатками, сомнениями. Да, они верующие, но как вера и Бог влияет на каждого из них, чаще зависит от таких земных событий, как разбомбленный эшелон, вынужденная разлука, вид голодных детей, которых нечем накормить… Пусть читатель не настраивается на триллер – какой бы удручающей ни была жизнь, в ней всегда есть отдушина: улыбка любимого, слово, сказанное ребёнком, бытовая сцена, из которой может получиться Шекспир, а выходит анекдот…
– Вы говорили в интервью, что роман «Жили-были старик со старухой» начинался с долгих телефонных рассказов друзьям, когда Вы пересказывали фрагменты будущей небольшой повести… А с чего начались другие Ваши книги? Какой-то первоначальный образ, повод, эпизод?
– А вот представьте моё состояние: первый роман дописан и напечатан. Казалось бы, чего ещё ждать? Однако было как-то неспокойно, что ли, словно что-то не досказано. Я жила, но где-то параллельно продолжали жить люди – смеялись, пили чай, разговаривали, спорили, старели; не обращать на них внимания было невозможно, они на глазах оживали. Примерно как в «Театральном романе» у Булгакова, когда герой видит картинку, и не просто картинку, а коробочку – комнату, освещённую уютным светом лампы, кто-то играет на гитаре, слышится смех… Вот так Михаил Афанасьевич помог – я тоже увидела свою «коробочку», и она стала заполняться героями из первой книги так, словно они продолжали оборванный разговор.
К третьему роману подтолкнула память обо всех домах, где мне приходилось жить или просто бывать; память о любимом городе. И вдруг откуда-то в этом городе материализовался дом, который я скорее почувствовала, чем узнала, и поняла: он расскажет лучше, чем я.
– Насколько сюжет романов сопоставим с историей Вашей семьи?
– Вопрос о личных параллелях я очень люблю, да без него и не обходится. Когда автора отождествляют с героем или героиней, это означает, что книга состоялась: герои ожили. Честно говоря, я с ними по-настоящему сроднилась, пока писала: мне за них было больно, когда они болели; стыдно, когда они поступали скверно; я негодовала, когда они обижали друг друга… Умирала вместе с ними.
– Второе произведение из дилогии, начатой романом «Жили-были старик со старухой», называется «Против часовой стрелки» – не могли бы Вы пояснить это название?
– В самом начале героиня заводит будильник – старый будильник, прошедший с нею почти всю её жизнь. Заводится он причудливым способом: против часовой стрелки. Да и действие фактически начинается с конца жизни героини: стрелка часов почти окончила свой путь. Её мечта – написать книгу своей жизни – неосуществима, но достаточно какого-то толчка, подобного одному повороту винта будильника, чтобы ожило очередное воспоминание. Так, в сущности, устроена и наша память – отправная точка времени; только отдавая себе отчёт в прожитом, можно смотреть вперёд и… жить дальше, иначе люди станут манкуртами. Вспоминая, старая бабушка словно проживает свою долгую жизнь в обратном направлении, против часовой стрелки. В её воспоминаниях прослеживается не только её жизнь, но и судьбы братьев, сестры – детей тех самых Ивановых, Старика и Старухи.
– Что было самым тяжелым при написании романа «Против часовой стрелки»?
– Самое тяжёлое – прощаться с героями, потому что я с ними давно сроднилась. Вместе с тем нельзя откладывать или затягивать прощание – нужно вовремя поставить точку, в том числе и на судьбе.
– Какие Вы испытываете чувства по случаю вручению престижной литературной премии «Ясная поляна» и номинации «Русский букер»?
– Чувство, близкое к ошарашенности, и радость причастности к русской литературе.
– Нет ли ощущения груза ответственности после получения премии?
– Груз ответственности появляется, когда получаешь аванс, а не награду…
О другом береге
– В 1991-м году вы уехали в США, что послужило причиной к переезду?
– Причиной отъезда стало национальное возрождение. Звучит красиво, правда? Однако на деле это означает приоритет «титульной нации» и, соответственно, второстепенность всех остальных. К сожалению, мы знаем, к чему это приводит…
– Вы уже давно живете в Бостоне, есть ли интерес в Америке к русскоязычной литературе? Какие тексты переводят на английский?
– Я могу говорить за себя и за моих друзей – за книгами на русском языке, конечно, следим. Но переведённые русские книги я читаю исключительно редко. Могу назвать, например, «Мастера и Маргариту». Насколько знаю, существует три или четыре перевода на английский, один из них блестящий. Мне было интересно, насколько Булгаков переводим, и я прочла.
Фото: Александр Уткин/РИА
– А сложно ли найти современную российскую литературу в Бостоне?
– В Бостоне есть магазины, где продаются книги только на русском языке. Современных изданий очень много, только успевай следить за новинками.
– Герои Ваших книг также не делают глобальных прогнозов, практически не интересуются политикой, это связано с границами жанра семейной хроники или принципиальная аполитичность?
– Что значит – «не интересуются политикой»? Если вы имеете в виду, что они не читают газет, то Старик со Старухой ничего не читают, потому что неграмотны. Однако волей-неволей так получается, что политика интересуется ими – они оказываются втянутыми в перипетии внешнего мира, когда речь идёт об оккупации, национацизации или о войне. Младшие поколения знают, что происходит вокруг, и даже ведут споры, к чему то или иное событие может привести.
– В своих романах Вы описываете ХХ век. Нет ли желания написать что-нибудь о конце ХХ века, о современности?
– Для меня писать о современности означает писать о той Америке, которую я знаю, т. е. об эмигрантской среде. Согласитесь, что делать это после Довлатова невероятно трудно. Просто рука не поднимается…
– А какие у Вас творческие планы?
– У писателя всегда есть некий творческий портфель, но что из него появится: рассказ или роман, очень сложно угадать. Мне нравится вопрос о творческих планах. Я всегда вспоминаю одну из любимых моих поговорок: «Если хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах на завтра».
– Вы преподаете русский язык и литературу. Расскажите, есть ли интерес в Бостоне к этим предметам?
– В основном мои ученики – дети русских эмигрантов от семи до семнадцати, хотя некоторые так втягиваются, что приходят «что-нибудь почитать», уже поступив в колледж. Иногда это дети от смешанных браков, где в семье изначально присутствуют два языка, русский и английский. Американцы – это отдельный пласт, работа с ними требует совершенно другой методики. Возраст не помеха: одному из моих студентов 65 лет, это известный врач, которого приглашают в Россию на конференцию.
– Кроме прозы, вы пишете стихи. Это Ваше хобби?
– Понятие «поэт-профессионал» для меня лишено смысла. Это – от Бога. Стихи писать можно только в одном случае: если не можешь этого не делать. Если иначе – нельзя писать: это будут не стихи, а какой-то другой жанр.
– А чьи стихи Вы любите? На кого, может быть, равняетесь?
– Наиболее «мои» поэты – Пушкин, Саша Чёрный, Мандельштам, Ахматова, Бродский. В самом понятии «равнения» заложено стремление быть равным кому-то – это невозможно. Могу присовокупить строку Мандельштама: Не сравнивай – живущий несравним…
Об электронных книгах
– Как вы относитесь к электронным книгам? Это прогресс или регресс литературы?
– Вопроса нет – конечно, прогресс, это и определяет моё отношение. Мне кажется, ответ не требует пояснения, но если электронную книгу с чем-то сравнивать, то я бы сравнила с телевидением: именно оно даёт возможность посмотреть фильмы, которые раньше были доступны только на большом экране. Электронная книга, «электронка» – это окошко в литературу, позволяющее заглянуть в любой текст.
– Как, по вашим наблюдениям, в США развивается рынок электронных книг? (Вопрос не о денежных показателях, а внешне. Читают ли люди в метро, на улицах книги на гаджетах?)
– Судя по тому, что и в метро, и в парках люди читают по большей части «электронки», рынок цветёт. При этом можно заметить гаджеты самого разного свойства – как «книжки», так и «таблетки».
– Вы читаете электронные книги? Если да, то на каких устройствах и как часто? Если нет, то почему?
– Пока только на компьютере, но регулярно. Пристреливаюсь – выбираю что-то более портативное, и трудно на чём-то остановиться. Помните: «маленькие, но по три, и большие, но по пять». Вот и у меня примерно так же…
– Как вы считаете, как через 5-10 лет будут распределены силы бумажных и электронных книг в предпочтениях читателей?
– Мне кажется, это будет зависеть от стоимости. «Электронки» становятся всё более популярными. Логика проста: лучше один раз потратиться на гаджет и потом «кормить» его (и, соответственно, себя) любыми текстами, с картинками или без, включая собрания сочинений и энциклопедии, за скромные деньги, чем покупать растущие в цене книги, которые нужно куда-то ставить, что означает приобретение мебели… Нельзя не заметить, что всеобщая тенденция – сократить количество вещей и увеличить пространство вокруг нас, за счёт отказа от громоздких предметов: так, телевизор стал практически двухмерным, компьютер можно захлопнуть, как журнал, и положить в сумку… «Электронка» даёт возможность носить и возить с собой всю библиотеку – Omnia mea mecum porto. Не исключаю и того, что в следующем поколении вспыхнет интерес к бумажным книгам, ведь всё новое – это хорошо забытое старое. При этом владельцы сохранившихся библиотек смогут устраивать у себя экскурсии для племени младого, незнакомого.
– Как Вы считаете, пиратство в сети – это бесплатная реклама писателю или ущерб материальный и интеллектуальный?
– Несомненно ущерб писателю – материальный в первую очередь. Ни пиратские сайты, ни читатели, приобщившиеся к книгам через эти сайты, не думают – или стараются не думать, – что они залезают в карман людям, пишущим книги. Это какой-то социалистический, что ли, подход, с такой же философией и психологией: дескать, бесплатное – значит, общее – или ничьё, как рассуждали в течение семидесяти лет. Я не вижу такого буйного пиратства англоязычных книг: по-видимому здесь, в Америке, это сочетание легкости и удобства покупки официальных электронных изданий и лучшего понимания принципа «Не укради». Для исправления ситуации в России с первой частью многое делает LitRes. А вот вторая не в наших руках, увы. Copyright грубо нарушается – и вместе с тем появление книг на пиратских сайтах обеспечивает рекламу, это своего рода весы.
– Следите ли Вы за современной русскоязычной литературой? Кого можете выделить?
– Стараюсь следить. Очень люблю Сергея Каледина, по-моему, это самый сильный из современных прозаиков. Мне очень понравилась повесть Эргали Гера «Кома», книга Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом». Совсем недавно прочла чудесную книгу прозы Юнны Мориц «Рассказы о чудесном». Люблю Дину Рубину – это сложилось давно и прочно. Это далеко не все имена, а первые, пришедшие на память.
– Пожалуйста, порекомендуйте читателям 5 книг, которые, на ваш взгляд, необходимо прочитать каждому.
– О. Генри, рассказы, Р. Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», Евг. Шварц пьесы, Б. Житков «Виктор Вавич», Г. Владимов «Генерал и его армия».
– Есть ли у вас настольная книга? Та, которая всегда с вами, часто перечитываете?
– Конечно, и не одна. Среди них могу назвать Пушкина, Библию, «Мёртвые души» Гоголя.
Елена Катишонок
Биография писателя
Елена Александровна Катишонок — писатель, поэт. Автор четырех романов и трех сборников стихов. Финалист литературной премии Русский Букер. Лауреат премии Ясная Поляна.
Елена Катишонок родилась в 1950 году и до 1991 года жила в Риге. Закончила филологический факультет Латвийского университета. После эмиграции живёт в Бостоне, преподает русский язык, занимается редакторской работой, переводами. Дебютировала сборником стихов «Блокнот» в 2005 году.
В 2006 году вышел первый роман «Жили-были старик со старухой». Литературный обозреватель, член жюри премии Русский Букер 2009 года Майя Кучерская отметила, что «невероятное человеческое обаяние, безупречный язык и глубина этой книги делают ее выход светлым событием». Подводя итоги 2009 литературного года, известный критик Андрей Немзер писал: «Букеровское жюри ввело в шорт-лист и тем самым актуализировало … роман Елены Катишонок …, по-моему, одно из лучших сочинений в прозе уходящего десятилетия». Роман удостоился премии Ясная Поляна 2011 года в номинации «ХХI век».
В 2008 году в соавторстве с Евгением Палагашвили выходит «Охота на фазана» — сплав фотографий со стихами, им созвучными.
В 2009 году выходит второй роман «Против часовой стрелки». Андрей Немзер заметил о бостонском издании: «Елена Катишонок дописала свою книгу. О бабушке. О жизни. О любви. Стыдно будет, если останется она непрочитанной». «Против часовой стрелки» попадает в Длинный список премии «Большая книга» 2010 года и обе книги, наконец, издаются в Москве и находят своего массового читателя. Андрей Немзер: «Главными событиями прозы-2010 я считаю роман Елены Катишонок «Против часовой стрелки» (продолжение не менее замечательного романа «Жили-были старик со старухой»; оба выпущены «Временем» на излете года)…».
В 2010 году выходит новая книга стихов «Порядок слов» (короткий список Бунинской премии 2012 года). В 2011 году — третий роман «Когда уходит человек». Роман включен в Длинный список премии «Большая книга» 2011 года. Перевод на немецкий язык выпущен под названием «Das Haus in der Palissadnaja». В 2014 году выходит четвертый роман «Свет в окне».
Лучшие книги автора
Когда уходит человек
Жили-были старик со старухой
Против часовой стрелки
Свет в окне
Похожие авторы:
Упоминание книг автора:
Цитаты из книг автора
Человек начинается в ребенке
Последние рецензии на книги автора
Честно скажу, я терпеть не могу таких героев. Я подобное овечье стадо и в жизни-то ненавижу, не то что про подобное читать. А уж эти грушевые сады, которые им всю жизнь покоя не дают. Это очень не мое. И я не понимаю почему о таких уродцах стало сейчас модно писать. Меня от такого сильно дергает и честно, если бы автор не выбрала стиль такой, словно на велосипеде с горки едешь, то я не смогла бы книгу дочитать. Если бы было чуть больше мыслей подленьких героев, я бы тоже к черту выбросила книгу. Но тут просто жизнь по течению и без мыслей, только в крайних случаях, что можно было скрипя зубами прочитать.
1. Я против религии. Мне плевать как вы свои секточки называете. Это все фашистские организации, потому что кого-то там считают лучше, а кого-то хуже, у кого-то череп получше будет. Стоит ли напоминать про все войны ради того, чтобы сказать, что мы лучше и все это истовые верующие? Тут можно бить пяткой в грудь, но историю увы не поменять, хотеть вы можете что угодно, но читая все ваши книжонки, вычитываешь именно то, что одни лучше, а другие хуже и такую куча ограничений с тем, что обязательно надо уничтожить того, кто отличается. Мерзенько.
Поэтому мне сразу как бы герои не очень, которые еще и между собственной сектой губы дуют. Ой не так он пальцы сложил. И из-за этого друг друга гнобили и резали. Святые люди, ага)))))))))) И вы мне после этого будете говорить о любви к ближнему и тому, что это не фашистские замашки? Ага как же.
2. «Как же я убью», «Как же можно убивать?», «Ты же убивал». Я бы сожрала это, если бы все это было сказано человеку виновному в том, что он убил просто так, потому что я тоже против того, чтобы люди убивали просто так. Но это все говорится вовремя, себе, и после второй мировой войны, единственному человеку в семье, который фашистов гнал с земли, а не отсиживался в Сибири под боком у бабы, бежал прочь чтобы скрыться под юбкой бабы.
Да, я злая. И я ненавижу таких паскуд, это чертово овечье стадо, которое прикрывалось верой, а не защищало дом, детей, семьи. Если бы все были такие, то сейчас, я вас поздравляю, мы бы жрали траву под каблуком фашизма. С другой стороны, так они может за это и были, они же из такой же секточки.
Ничего более мерзкого я давно уже не читала. И ведь не стыдно же, такое писать. И это между прочим не было как выставление, смотрите какими быть нельзя, нет, знаете почему? Потому что этого единственного сына сделали ублюдком и алкашем. Мол нет героев, если убил, то все ты урод моральный. Да пусть автора скрючит в параличе. Повторяю, я злая, я не добрый человек, я ненавижу оправдание бездействию и трусости. Ненавижу, когда марают имена героев и их заслуги втаптывают в грязь. А в этой книге именно так и делают. Мой дед воевал, он не мало прошел по стране чтобы выгнать фашню, чтобы я жила, моя мать и ее сестры жили и жили свободно, а не рабами фашни. У всей моей семьи деды и бабки воевали, кто на поле боя, кто в тылу, чтобы накормить, чтобы дать то, чем гнать гниль с Земли. И когда подобные жизни хотят принизить, я хочу, чтобы эта тварь оказалась-таки в том мире, где будет, как она хочет, чтобы никто не поднял оружие и их перерезали как овец и заставили работать в трудовых лагерях, как в принципе и планировалось, потому что они люди второго сорта, потому что черепушками не удались. Мерзко.
3. Я красная. Знаете, я красная от корней волос и до кончиков пальцев на ногах, поэтому читать про беляков, даже, если они не причисляют себя к этому, мне тоже неприятно, потому что эти мерзкие люди мне не интересны и раздражают своей гнилью внутри. А старуха из книги просто рассадник белячества. Мало того, что это просто лицемерная сама по себе баба, так еще и орет про свои грушевые сады. Вот когда хочется мордой тыкать в «море» как мальчика-дауна из анекдота, повторяя, вот море, вот море. Но только все это не поможет, ибо тыкали, только что толку, опять люди с удовольствием разъединились и ухватились за «имеем права» и грушевые сады. И никому не мерзко. Теперь не престижно быть хорошим работником. Теперь престижно быть хорошим вором, хорошим хитрецом. Теперь престижно не гордиться дедами, бабками, матерями и отцами из простых рабочих и крестьянства, а надо обязательно, как мудями потрясать тем, что кто-то отдалено был графьем, ага, графским крепостным уж скорее, потому что простите, но «принцев мало и на всех их не хватает», а учитывая сколько мудей потрясателей титулов, то уж точно это все крепостные. Да и чем гордиться-то? Загубленными душами? Мерзко.
Сейчас будет закономерный вопрос, за что оценка тогда не низкая в конец? А за стиль велосипеда с горки. За то, что я не читала слишком много гнилых мыслей. Но лучше бы я никогда к этой книге не прикасалась. Вот иногда я читаю аннотацию и как понимаю, что нет, не мое и не добавляю книгу в виш. Сколько бы раз она мне не встречалась, как бы кто не нахваливал, упираюсь как Ванечка ножками, чтобы в печку не попасть. Но иногда случаются игры и советы, и приходится читать. Эх.
Кстати, кто прочитал продолжение, у овечки квартиру Надя отжала или нет? Это просто очень достойное окончание жизни овечек было бы и меня нисколько не удивило бы. Жаль, что именно этим не закончили книгу, потому что эта история была только о старике и старухе, а после того как они упокоились в желтых песках, то как бы и фильму конец. Но для меня логично именно показать овечий загон и перерезанную глотку той, что была робкой. Если уж про правду жизни, то до конца, без волшебства.
Елена Катишонок
Подписаться:
Поделиться:
Ее семейная сага об осевших в Прибалтике казаках-староверах буквально ворвалась в шорт-лист «Русского Букера». Роман «Жили-были старик со старухой», который охватывает период с начала XX века до 1960-х годов, написан волшебным языком с вкраплениями позабытых русских слов, вроде наречия «коломытно», – и это тем более приятно, что автор-дебютант уже почти двадцать лет живет в Бостоне.
Вы родились в Риге, но в 1991 году уехали в США. Почему?
Потому что национальное возрождение в Латвии очень сильно отдавало фашизмом. Я не хочу сказать, что это одно и то же. Но чисто эмоционально, когда встает вопрос о приоритете крови, становится страшно. Мы хорошо знаем, чем это может закончиться.
Но ведь можно было эмигрировать в Россию.
Россия – это моя страна, поскольку я говорю по-русски, пишу по-русски и чувствую по-русски. Но у нашей семьи не осталось там никаких связей. А в Америке жил брат моего мужа. Перебраться туда оказалось в каком-то смысле проще.
А чем вы занимались до эмиграции?
Я окончила филологический факультет и работала в Институте электроники АН Латвийской СССР – занималась составлением тезауруса, специального словаря с указанием семантических связей между словами. У меня там была очень смешная должность: лингвист-математик-программист. В пропуске с трудом умещалось, но так было.
«Стариков» начали писать уже в Америке или еще в Риге?
В Америке. Был промежуток между редакторской работой и преподаванием, и я задумала маленькую повестушку. Читала ее кусочками по телефону друзьям, и один вдруг сказал: «Это не повесть, а роман. Продолжай». И несмотря на то что я отнекивалась как могла, действительно получился роман. После первого издания в Hermitage Publishers мне стали приходить длинные имейлы, и эти виртуальные связи превращались в настоящую дружбу.
Например, с литературоведом из Петербурга Ольгой Славиной. Она передала книгу Александру Житинскому, главе издательства «Геликон плюс», и он опубликовал роман в России.
Какое из писем-отзывов запомнилось вам больше всего?
Письмо одной дамы из Израиля – длинное и немножко крахмально-строгое: «Роман очень понравился, но есть нестыковки. Как могло получиться, что ваш герой Мотя возвращается после побега из фашистского плена и живет себе дома как ни в чем не бывало?» Я ей тут же написала, что здесь ничего фантастического. Стаж советской власти в Прибалтике до прихода немцев был всего год, ее не так боялись, и человек не думал о репрессиях, а просто бежал домой. А потом НКВД было чем заняться: нужно было укрепить позиции, выстричь остатки интеллигенции, разобраться с «лесными братьями». Простой рабочий из русского района, славившегося просоветскими настроениями, мог и затеряться. Вы не поверите, не проходит дня, чтобы мы не обменивались письмами с этой женщиной. Недавно она нашла и прислала мне двадцатишестисерийную английскую экранизацию моей любимой «Саги о Форсайтах» Джона Голсуорси 1969 года.
Ожидается ли издание «Стариков» в Латвии?
Едва ли. Мне приятно, что книга оказалась в фондах Латвийской национальной библиотеки, но этим, видимо, дело и кончится. Кому-то наверняка покажется, что в романе много нелицеприятного о титульной нации. Хотя нация, конечно, ни при чем. В эпизодах о Второй мировой войне я пишу плохо о тех людях, которые принимали гнусное, мерзкое, черное участие в холокосте. Но нельзя забывать, что среди латышей были и те, кто спасал людей.
Тема холокоста вообще занимает в романе особое место.
Может быть, потому, что я хорошо запомнила старое еврейское кладбище в Риге. Оно было рядом со школой, где я училась. Помню его толстенные стенки, за которые мы в детстве пролезали. Там можно было увидеть очень красивые полуразрушенные памятники. А потом, в начале 1970-х, я как-то приехала туда и увидела бульдозеры, они очень бойко, буквально за два-три дня, затоптали все кладбище в асфальт. Через неделю вместо кладбища был сквер, и в нем уже катали коляски с детьми. Это было душераздирающе. А когда я последний раз была в Риге, то обнаружила, что сквер остался, но в нем появилась торопливо установленная глыба со звездой Давида. И я не знаю, что страшнее – анонимный сквер или сквер вот с этим камнем. Знаете, это как маленькая взятка.
В Риге теперь открыт Музей истории советской оккупации. По-вашему, справедливо ли называть присоединение Латвии к СССР оккупацией?
Я всем рижским знакомым когда-то надоела с тем же вопросом. Большинство склонялись к тому, что да, но мы не на выборах, мы не можем считать ответ большинства обязательно верным. А что до музея, знаете, как раньше называлось это место? Музей красных латышских стрелков.
Вы сейчас преподаете. Где и что?
Я даю уроки русского языка и литературы, и у меня очень интересные студенты. Это, во-первых, дети эмигрантов. Во-вторых, обращаются американцы-бизнесмены. Но самые трогательные ученики – взрослые люди пятидесяти, шестидесяти лет из второй волны эмиграции. Они хотят сохранить или даже реанимировать язык, на котором с ними говорили уже ушедшие родители.
Ваши главные педагогические успехи?
Они в том, что скептические подростки, вначале настроенные исключительно отрицательно к русскому языку, уходят от меня, зная и любя Пушкина, Гоголя и Булгакова.
У вас есть увлечения, не связанные с литературой?
Очень люблю фотографировать. Люблю гулять, особенно в Кембридже, в Гарвардском дворике, и особенно осенью. Вообще, осень в окрестностях Бостона красива до неприличия. Для того чтобы немного «заземлиться», когда голова гудит, я играю в «Скрабл», американскую версию «Эрудита».
Вы могли бы написать свой следующий роман по-английски?
Нет, это исключено. Когда мне нужно что-то написать на этом языке, я долго хожу, раскачиваюсь, меняю ручки, переставляю клавиатуру, беру пылесос и убираю квартиру – до тех пор пока не пойму, что думаю по-английски. Этот процесс перестройки, к сожалению, очень долгий, а писатели не живут по четыреста лет. Да и мой английский совершенно несравним с двуязычием, Набокова.